Так случилось, что пенсионные дела привели меня в деревню Непейно, что находится в десяти километрах от Дмитрова. Понадобилась справка о том, что, будучи школьником, я работал в колхозе лето и осень 1943 года. Добравшись автобусом до Орудьева, я пошел пешком, вспоминая события полувековой давности. С одноклассником Валерианом Ларионовым (ныне крупным горным инженером) мы косили, пахали, молотили хлеб… Поселили нас тогда у Домны Павловны Лобановой — матери двух детей — наших сверстников Кости и Коли. Она нас кормила и поила, как своих собственных детей. До сих пор помню запах и вкус деревенского заварного хлеба, испеченного в русской печке, на которой мы, кстати, и спали.
Наряды на работу получали у бригадира — дяди Ивана Коршунова, очень хорошо к нам относившегося. Он был инвалидом и, кроме колхозных дел, вместе с женой занимался ткацким делом, на специальном станке вырабатывая тесьму и прочую галантерею.
Однажды дядя Иван нарядил нас скосить 15 соток гречихи. Взяли мы косы, бруски для заточки и отправились на гречишное поле. Мысленно вижу его: поначалу бело-розовое в цветенье, а потом побуревшие, набравшие силу зерна. С первыми взмахами кос раздался треск, подобный пулеметным очередям — это стебли перезревшей гречихи, уподобившись стальной проволоке, не хотели поддаваться. Лишь к вечеру, вконец измотавшись, мы добили гречишный клин. А бригадир уже стал беспокоиться, куда запропастились школьники. Мы ему рассказали все, как есть, и он, введя поправку на перестой гречихи, записал каждому по 15 соток.
Машин в колхозе не было, и все работы велись на лошадях. Деревянные оси телег требовалось смазывать дегтем, а его постоянно не хватало. Оси телег от трения стали гореть. Как-то, идя после выходного дня в Непейно мимо завода фрезерных станков, увидел я на дне канавы у забора густую черную жидкость — отработанное масло дизельной электростанции. Придя в колхоз, пошел к председателю — Сергею Петровичу Куликову, рассказал, в чем дело, и попросил своего любимого коня Серого и бочку. Председатель удивился, но лошадь и бочку дал. Приехал к заводу, дал Серому охапку сена и стал черпать масло консервной банкой, медленно наполняя двухсотлитровую тару. Прохожие с удивлением поглядывали на меня. К вечеру я с гордостью въезжал в Непейно, ожидая, что меня встретят благодарные колхозники. Но ничего подобного не было. Я отвез бочку на хоздвор и пошел доложить председателю, который велел бригадиру записать мне два трудодня — один за работу, другой — за смекалку.
Закончился покос. Стали возить сено в «Заготсено», что располагалось неподалеку от фрезерного завода. Однажды на длинном спуске, который ведет от нынешнего алюминиевого завода к городу, я не смог удержать Серого. Лошадь понесла. Бросив вожжи, я судорожно вцепился в бревно, стягивающее наверху огромный воз. На ухабах мои ноги подлетали высоко вверх, едва не отрываясь от бренного тела. Но все закончилось благополучно и я, разгрузив свой воз у огромного стога, налегке вернулся в деревню.
Никогда не забуду первую борозду, сделанную однолемешным плугом. Серый, давно привыкший к этой работе, спокойно шел по стерне только что убранного поля. Рыхлая земля легко скользила по отполированному лемеху, опрокидываясь навзничь. Стая грачей сопровождала нас, выискивая зазевавшихся дождевых червей. До конца поля метров семьсот. Там я кладу плуг, а сам скручиваю цигарку махорки.
Пожалуй, самым легким делом было возить на гумно снопы. Их в поле вязали женщины и подростки. Сделав из скошенных стеблей тугой жгут, они ловко обвязывали снопы и укладывали их в «крестцы» головой (колосьями) внутрь. А мы подъезжали на полках, укладывали снопы и, взгромоздясь наверх, везли на гумно. Там уже работала молотилка. В ее чрево механик направлял сноп. Вниз сыпались золотистые зерна, а назад летела солома, которую ребята таскали к огромной скирде. Вечером мы распрягали лошадей и, вскочив на них без седел и уздечек, отгоняли в ночное. Лошади, почуяв свободу, забыв про усталость, галопом неслись в луга, а мы, ухватившись за гриву, подлетали над ними.
А еще была у меня одно время «сладкая» жизнь, когда назначили ночным сторожем на пасеку. Днем я работал в поле, а ночью, естественно, за дополнительные трудодни, охранял ульи. С вечера ко мне приходили девчата. При свете «летучей мыши» я гадал на картах, мучительно вспоминая, что какая из них означает, но чаще выдумывая всякие небылицы. С немигающими глазами ожидали девчата предсказания своих судеб. Погадав, брал балалайку, и мы пели частушки. Далеко за полночь молодежь отправлялась по домам, а я приступал к своим обязанностям…
Осенью колхоз выдал на каждый трудодень по триста граммов зерна, пятьсот граммов картошки и не помню сколько моркови и свеклы. На подводе, запряженной неизменным Серым, все это богатство было с гордостью доставлено в дом номер 64 по улице Кропоткинской, где мы в те годы жили…
И вот, полвека спустя, я вновь пришел в Непейно. Иду по главной улице, с трудом узнаю старые дома. Первым, кого я встретил, был пожилой мужчина с веснушчатым носом. Взглянув на него, я мысленно увидел эти веснушки на носу Кости Лобанова — сына Домны Павловны.
— Костя! — остановил я мужчину.
— Он самый. А вы кто будете?
— Голицын Михаил, работал здесь в войну, жил у вас.
— А мы с братом частенько вспоминали вас и вашего друга.
— А как Домна Павловна?
-Жива, правда, уже совсем плохо видит. Да что же мы стоим, пойдем к нам, там и потолкуем.
Я вошел в дом, в котором не был столько лет! Та же горница, та же русская печь, те же стол и лавка вдоль стены, икона Спасителя в светлом углу. На кровати сидела Домна Павловна.
— Здравствуйте, — начал
— Мама, это Миша дмитровский.
— Какой Миша?
— Помнишь, двое школьников жили у нас в сорок третьем?
— Помню, помню, — помедлив, произнесла хозяйка.
Посидели, поговорили, повспоминали. Я получил необходимые бумаги и отправился домой в Дмитров, унося воспоминания о далеком времени и добрых людях, встретившихся на моем пути.
академик М. Голицын
