Чем дальше уходят от нас суровые военные годы, тем ярче высвечиваются в памяти события тех лет.
Поздняя осень сорок первого. Дмитров. Дуют северные ветры. Холодно. К городу подошли немцы. Наши войска покинули Дмитров и с Яровских высот ведут артиллерийский огонь по фашистам. Те отвечают. Над городом в обе стороны с воем пролетают снаряды. Как и в Москве, в городе начались паника и грабежи. Наиболее «активные» горожане кинулись в магазины и на склады.
Я отчетливо помню, как секретарь Дмитровского горкома партии Николай Грибков (наш сосед по Кропоткинской улице) бегал по Торговой площади, размахивал пистолетом и, надрываясь, кричал: «Люди! Что вы делаете?! Опомнитесь!» Его не слушали, и каждый тащил, кто что может. Помню, около голубого продмага валялся разбитый ящик с остатками печенья, которого мы с начала войны и не видели.
К счастью, эта паника длилась недолго, и порядок в городе был восстановлен.
Всю осень мы, школьники, работали в колхозах. Занятия в школах начались поздно и шли с перебоями. В классах поставили буржуйки, и мы их сами топили.
Зиму сорок первого — сорок второго я работал санитаром в Дмитровской городской больнице. Как несовершеннолетний (15 лет) работал 6 часов, а к 16 часам бежал в школу в Березовой роще, где учился в третью смену.
Продолжались бомбежки. Порой фашисты рисовали на крыльях красные звезды и бомбили нас! Памятна первая жертва этих бомбежек. На главной площади города лежала еще живая женщина с осколком в шее. Из раны пузырями шла кровь. Одна из бомб попала в кассовый зал вокзала. Погибли горожане и много транзитных пассажиров — беженцев. Некоторые долго лежали в морге, ожидая опознания. С кучером кареты скорой помощи (была и такая) дядей Василием мы отвезли их на кладбище и похоронили в братской могиле.
Полутонная бомба упала в городском саду напротив детской библиотеки, что была на Загорской улице. По непонятным законам баллистики взрывная волна пошла куда-то в сторону, и все стекла в библиотеке остались целыми, хотя глубина воронки была больше трех метров.
В одну из бомбежек осталась без ноги наша одноклассница Лена Шпакова. Потом она очень стеснялась ходить в школу на костылях. Кончив институт, Елена Васильевна несколько десятков лет возглавляла в Самаре крупнейшую шоколадную фабрику «Россия», стала Героем Социалистического Труда.
В очередную бомбежку я подобрал несколько осколков. Хотите верьте, хотите нет, но три из них весили ровно 250,500 и 750 граммов. Много лет я пользовался ими, как разновесом.
Как-то поздно вечером центр города потряс мощный взрыв — был взорван угол школы в валу, где находился штаб Первой Ударной армии. Погибло много солдат. Под обломками осталось оборудование биологического и химического кабинетов. В развалинах я увидел оторванную по локоть руку с телефонной трубкой.
Памятны бесконечные очереди за хлебом. С вечера до утра, сменяя друг друга, мы с сестрой и братом терпеливо выстаивали эти очереди. Когда от пекарни отваливал конный фургон с горячим хлебом, от которого шел пар, мы бежали следом, вдыхая неповторимый хлебный дух.
В начале декабря на подмогу подошли сибирские полки. Первые отряды бойцов, одетых в белые полушубки и маскхалаты, на лыжах по льду перешли канал. Началось изгнание фашистов с подмосковной земли.
В конце сорок третьего я с группой дмитровских школьников поступил на подготовительное отделение Московского горного института. Нужна была смена студентам, не вернувшимся с фронта…
Сорок четвертый год. Москва. Садовое кольцо. Все движение перекрыто. Я стою между Зубовской и Смоленской площадями у Большого Левшинского переулка. Тротуары до отказа заполнены горожанами. Все что-то ждут. А ждут прохода колонны пленных немцев «в назидание потомкам».
Десятки тысяч завоевателей выгрузили из вагонов у Калужской заставы, и они должны были проследовать до площади трех вокзалов для дальнейшей отправки в лагеря.
На тротуаре — почти одни женщины и ребятишки. На лицах — смятение чувств: гнев, боль, жалость, любопытство. Нетерпение нарастает. И вот со стороны Зубовской площади показалась огромная серая масса. Приближаясь, она словно проявлялась на фотографии — все отчетливее становились отдельные фигуры, лица. Впереди, гордо подняв головы, шли немецкие генералы с надменным и несколько удивленным выражением лиц. А вот вид у солдат был совсем другой. Они шли, понурив головы, порой спотыкаясь, позвякивая пристегнутыми к поясу котелками. Казалось странным, как эти солдаты за несколько лет завоевали пол Европы и в сорок первом подошли к Москве!
С боков колонну пленных сопровождали красноармейцы с винтовками наперевес.
Как реагировали на происходящее наши женщины, у каждой из которых на войне остались сын, муж или брат? Трудно поверить, но почти на всех лицах было одно — сострадание к этим мужчинам и мальчикам, которых тираны погнали завоевывать мир.
Более полувека минуло с того дня, но тревожное позвякивание котелков и вся эта серая масса поверженных завоевателей не забудется никогда.
М. Голицын, академик.
