В Рыбном, в поселке, где я живу, все друг друга знают. И я с Иваном Сергеевичем Егоровым знаком давно, Но в доме его я впервые. Зачем я пожаловал, он не знает и не спрашивает, усаживает меня в мягкое кресло, а жена Ивана Сергеевича — Антонина Михайловна — неожиданно задает вопрос:
— Вы долму когда-нибудь ели?
— Не ел и даже не слышал о ней.
— Вот прекрасно! — обрадовалась Антонина Михайловна. — Сейчас попробуете. Это азербайджанское национальное блюдо.
Долма — родственница наших голубцов, только мясо, нашпигованное ароматными специями, завернуто не в капустные, а в листья смородины и малины. Блюдо нежное, тающее во рту.
Спрашиваю: какими путями к вам, в центральную Россию, прикочевало азербайджанское кушанье?
— Как же! — восклицает Иван Сергеевич. — Долгие годы нашей жизни связаны с Азербайджаном..
У пишущих бытует такой профессиональный термин: взять материал. И каждый это делает по-своему. Я обычно стараюсь «разговорить» собеседника, блокнот еще в кармане и потому собеседник раскован.
Нечто похожее происходит у фоторепортера. Внезапный щелчок фотоаппарата и на пленке запечатлевается живое лицо. Если камеру наводят заранее, на лице появляется напряжение, и снимающийся застывает, позирует..
Пришел я к Ивану Сергеевичу, побуждаемый желанием написать о его фронтовой судьбе, но зачастую, чтобы постичь главное, нельзя миновать то, что ему предшествовало.
— Сам-то я из-под Арзамаса. — рассказывает Иван Сергеевич,а в Азербайджан завлек меня дядя. Был он моряком, плавал на Каспии и Куре, позвал меня к себе. Как же было отказаться от такого приглашения?! Я приехал в Баку и стал матросом на пассажирском пароходе «Мясников»
Год спустя юноша был уже рулевым. Тельняшка с голубыми полосами на груди очень шла голубоглазому круглолицему матросу, а его способности позволили его наставнику — старому моряку — сказать:
— Быть тебе, Ваня, на капитанском мостике!
Однако, это пророчество не сбылось. В 1936 году на газетных полосах запестрели призывы: «Молодежь — на самолеты!»
Романтика — стихия юных. Иван Егоров, распрощавшись с двухпалубным колесным тихоходом, подался в Батайское авиационное училище.
С Азербайджаном он расстался ненадолго. Через три года зеленокрылая стрекоза — послушный «ПО-2» — поднялся в воздух неподалеку от Баку, чтобы доставить почту в высокогорные селения Ленкорани. Вел самолет Иван Егоров.
Молодой моряк стал пилотом. «ПО-2», прозванный в России «кукурузником», в Азербайджане удобрял поля, доставлял почту в дальние селения, приютившиеся в горах, опылял ядохимикатами болотистые низины — царство малярийных комаров.
В ту пору малярия свирепствовала. Ее называли «болотной лихорадкой». В соседнем Иране от малярии ежегодно погибало полмиллиона жителей.
Скольких хлопкоробов уберег от мучительного недуга Иван Егоров! В селениях молодого пилота встречали, как самого желанного гостя. Там впервые и отведал Иван Сергеевич ароматную долму. А когда женился на Антонине Михайловне, узнал, что она отлично владеет искусством азербайджанских кулинарок..
Летать порой приходилось в непогоду, в трудных условиях высокогорья, «пробираясь» по узкому коридору ущелий, стиснутых ребристыми скалами.
Словом, когда грянула Великая Отечественная война и Иван Егоров подал заявление с просьбой отправить его на фронт, он в совершенстве владел техникой и был пилотом высокого класса.
Северо-Западный фронт. Село Едрово. Длинная цепочка изб. Широкое шоссе, убегающее на Ленинград. Луговины и перелески. Полевой аэродром с замаскированными самолетами. Первый боевой вылет.
Лейтенанту Егорову, назначенному в эскадрилью, обслуживающую партизан Псковщины и Новгородчины, предстояло ночью пересечь линию фронта и доставить гранаты, мины, взрывчатку, патроны в лесной лагерь народных мстителей. В метео,сводке — четкие ориентиры:
где дождь, где туман, какова облачность, сила встречного и попутного ветра.
Над плоскостями ведущего самолета зеленые лампочки. С земли они не видны. Егоров ведет свой самолет за ведущим. В кабине на щитке привычно мерцают круглые приборы. Пальцы сжимают ручку управления. Как будто все так же, как было над просторами Ленкорани, Карабаха, Уджар.
Высота около трех тысяч метров. Уже прорезали ночь пунктиры трассирующих пуль. Они еще далеки, над рекой Ловать, на западном берегу которой — гитлеровцы.
Ведущий предупреждающе мигнул зелеными лампочками. Надо выключить мотор и планируя, пролететь опасную зону. Но фашисты настороже. Вот вспыхнул мощный прожектор, огненной полосой рассек темень, вспыхнул новый прожектор, и лучи их стали шарить по небу, то скрещиваясь, то разбегаясь.
Еще секунду назад не верилось, что все обойдется, перехватило дыхание, взмокла спина. Однако теперь уже зенитки бьют в пустоту, заработал мотор — линия фронта позади.
Ночь беззвездная. Внизу непроглядно черно. По времени самолет приближается к партизанскому лагерю, но почему-то сигналов с земли нет. Не сбились ли с курса?
И вдруг красная ракета стремительно взметнулась в небо, в высоте замерла и рассыпалась искристыми каскадами. Вслед за нею полыхнула зеленая ракета, она скользнула по горизонтали, указывая полосу для посадки. И, наконец, вскинул свои огненные языки костер, озаривший начало лесной поляны, на которой предстояло приземлиться.
Егоров навсегда запомнил братские объятия бородатых лесовиков-партизан, пахнущих махоркой и дымом кострищ, их незамысловатое угощенье — картофелины с корочкой, испеченные в горячих углях.
В самолет грузят раненых, женщину с ребенком из сожженного гитлеровцами села. И надо снова в путь!.
Потянулась череда ночных полетов. Штаб партизанского движения, расположившийся на Валдае, сообщал летчикам пароль, высылал запросы партизан, нуждавшихся, как правило, в оружии, медикаментах, соли, сухарях, консервах, махорке.
Полеты стали менее опасными. Если вылетало звено, то на одном из самолетов непременно была реактивная установка, огонь которой по прожекторам был губительным. Гитлеровцы вынужденно смирились с тем, что над ними пролетает, как они выражались, «рус-фанера».
16 сентября 1942 года — день, круто переломивший судьбу Ивана Егорова. С двумя ранеными и женщиной на борту он возвращался в Едрово из партизанского лагеря. Ночь была на исходе.
«Линию фронта проскочу затемно», — прикидывал Егоров. Он торопился еще и потому, что один из раненых был совсем плох. Поскорее бы его передать врачам. И вдруг мотор зачихал, появились перебои в работе двигателя. Стало ясно: надо идти на посадку.
Внизу территория, захваченная противником, и ничего не видно — лес ли, поле, болото?
Сделал круг, второй: кажется, болото. Может быть, ровный берег? Впрочем, тянуть
нельзя. И он пошел на посадку.
Самолет коснулся твердой земли, пробежал метров сто и замер в поле, заросшем
льном.
Перво-наперво Егоров уничтожил карту с обозначением полевых аэродромов и партизанских баз. Подготовил гранаты, автомат, залег близ самолета и прислушался. Он пытался себя успокоить:
самолет увидеть не могли, а услышать… Скоро сомнения рассеялись. По полю, осторожно ступая, пробирались люди. Увидев, наконец, темные силуэты, он вскинул автомат, крикнул: ”Стой! Кто идет?“ и тут же отполз в сторону.
— А ты кто такой? — послышалась в ответ русская речь.
— Я — летчик. — Пароль?
— Елочка.
— Свой! — раздался возглас.
Партизаны откатили самолет в лес, замаскировали. Егорова и раненых доставили на базу. Партизанский командир Цинченко передал по рации в штаб о случившемся. Казалось, самое страшное позади. Однако, война есть война и обстановка меняется ежеминутно. Разведчики донесли: к базе приближаются гитлеровцы.
Мгновенно опустели землянки. Партизаны устремились навстречу опасности.
— Вы остаетесь здесь! — бросил Цинченко на ходу Егорову и скрылся в зарослях. Но Егоров не остался. Через полчаса завязался бой.
Егоров залег в воронке от снаряда и вел огонь из автомата. Гитлеровцы приближались, прячась в гуще ветвистого кустарника. Они, видимо, заметили вспышки огня, и в воронку, казавшуюся надежным укрытием, полетела граната.
Случилось то, что случается крайне редко: Егоров поймал летящую гранату и замахнулся, чтобы отбросить ее в противника, и в этот миг увидел гитлеровца, гнавшего перед собой ребенка. Граната, задержанная в руке на какую-то долю секунды, взорваласы..
Хорошо вспоминать об окопном прошлом, сидя в мягких креслах и мирно беседуя за чашкой чая. Иван Сергеевич иронизирует:
— Полгода «отдыхал» в госпиталях. И, как видите, жив, хотя и не очень здоров.
После войны Егоров возвратился в Баку, командовал звеном санитарной авиации. Он достает старую карту, истертую на сгибах, с выцветшими пометками. Я вижу горные хребты, волнистые линии рек и речушек, желтые пятна полупустынь.
— Вылетали в селения, где были вспышки чумы, доставляли хирургов к тем, кто был на волоске от смерти, в места, казавшиеся недоступными. Вот селение Куботлы.
Иван Сергеевич разглаживает карту и задерживает палец на едва видимой точке.
— У меня было право посадки без аэродрома. И я посадил самолет в двух метрах от пропасти. А хирург спас роженицу от неминуемой смерти.
Ивану Сергеевичу Егорову — 78 лет. Он начальник объекта гражданской обороны, председатель совета ветеранов войны в поселке Рыбное. Летом я не раз видел его с лопатой и граблями на садовом участке.
Нелегкие дороги военного лихолетья оставили на лбу и на лице Егорова глубокие бороздки. Но глаза, залитые озерной голубизной, не подернуты дымкой прожитых лет.
— Вот и протопали мы полувековой путь к красной дате, — улыбается Иван Сергеевич. — А у нас в семье будет двойной праздник: сын мой — Виктор — родился 9 мая 45-го года…
Ю. Чернов.
