В Деденевское отделение милиции вся в слезах пришла девушка в сопровождении своего старшего брата.
— Никак не хотела идти в милицию, чуть не силой пришлось ее тащить! — объяснил он их появление.
Глотая слезы, девушка рассказала, как ее ограбили. Из селения Жуково она шла на станцию Турист, собираясь сесть на электричку. Мать ее послала в Москву сделать кое-какие покупки. У леса она увидела двоих мужчин и женщину. Один мужчина и женщина скрылись в лесу, а другой пошел ей навстречу, выхватил из рук сумочку и убежал. В сумочке лежали денежные купюры: две десятки и два бумажных рубля. Был еще бублик, который она взяла на дорогу. Бандит открыл сумочку, взял бублик, надкусил, а потом бросил. Когда попросили указать приметы ограбившего ее человека, девушка подробно его описала.
Один из работников милиции вспомнил, что в деревне Шуколово проживает дачник, внешность которого очень похожа на человека, ограбившего девушку. Балалайкина задержали, потерпевшая его опознала.
Он признался, что, действительно, в тот день со своим братом и его знакомой гулял возле леса. Видел проходившую мимо них девушку. Но никакой сумочки ни у кого не вырывал.
Балалайкина из Деденева доставили в Дмитровский отдел внутренних дел. При обыске под матрацем у него нашли две десятки. Как он объяснил, это была «заначка» от жены. Обнаружили и надкусанный бублик на дороге. Теперь дачник сидел в кабинете старшего следователя Герасимовой.
— Ну что ж, Балалайкин, будем заканчивать? Недостает только вашего чистосердечного признания. А ведь оно может облегчить вашу участь. Подумайте. Ведь все доказано, — сказала она, — обращаясь к подследственному.
— Гражданин следователь! Я понимаю: все против меня. Доказать свою невиновность я не в силах. Сознаю также, что чистосердечное признание суд может учесть в мою пользу. Но взять на себя вину не могу: я никого не грабил, поверьте мне! — раскатистым басом проговорил Балалайкин, глядя прямо Нине Сергеевне в глаза.
— Если вы настаиваете на своем, проведем очную ставку.
Герасимова позвонила по телефону. Через несколько минут дверь кабинета отворилась, и на пороге в сопровождении дежурного появилась потерпевшая Сомова, вызванная на очную ставку.
Вошла она робко, опустив глаза. Кудряшки крашеных белокурых волос спадали на низкий лоб. В юном лице с заостренным подбородком было что-то детское. Выглядела она гораздо моложе своих 19 лет. Весь вид ее говорил, что она нуждается в защите, что ее обидели. Пострадавшая вызывала симпатию. Нине Сергеевне стало искренне жаль ее. Это был возраст, когда человек только вступает в жизнь, остро все чувствует, бывает беззащитен и легко раним.
Глядя на нее, Нина Сергеевна вспомнила свое детство и юность. Как, встряхивая косичками, с пышным бантом и с портфелем в руке, бежала в школу. А по вторникам и четвергам всегда торопилась домой, потому что нужно было еще успеть к профессору Штегману, у которого брала уроки музыки. В остальные дни тоже много времени проводила за роялем, погружаясь в гармонию звуков. Они будили в душе светлое радостное чувство. И это чувство было так близко тому, что ее окружало. Самым близким человеком была мама, которая работала в местной филармонии и любовь к музыке сумела передать дочери. Нина мечтала стать пианисткой.
У этой девочки, Сомовой, тоже тонкие сильные пальцы. И школу, видимо, уже закончила: отгремел выпускной бал, и настало томительное ожидание чего-то нового в жизни. У Нины тоже был выпускной вечер и запомнился навсегда: парни с вещевыми мешками отправлялись на призывной пункт, а девчата пошли провожать их.
Она любила свой родной город — Уфу. Ей нравился парк имени Салавата Юлаева на обрывистом крутом берегу реки Белой. Но теперь ее тянуло на вокзал, где перекликались паровозы. Она провожала взглядом поезда, которые отправлялись на Запад — туда, где шли бои, где решалась судьба Родины. Так хотелось, чтобы ее тоже послали на фронт… Возможность была одна: поступить на курсы медсестер… Очень обрадовалась, когда узнала, что такие курсы есть. Ей удалось попасть на краткосрочные курсы при мединституте… Первое боевое крещение она получила в сражении на Курской дуге. А потом с действующими частями дошла до Берлина. Бойцы воевали с врагом. Она сражалась со смертью, за их жизнь и вместе с ними за победу.
А этот подследственный со смешной фамилией… Балалайкин, чем-то похож на солдата из далекого сорок четвертого. Чем похож? Может быть, страданием на лице. Как же была его фамилия?
… Их часть попала в окружение и действовала в глубоком тылу врага. Кругом был целый «зоологический сад». Справа «тигры», слева «пантеры», впереди гитлеровцы, а сзади венгерская кавалерия в шестьсот сабель. Никто не знал, свободна ли от врага соседняя деревня, проходима ли дорога.
В это время к медчасти подъехала машина, и из кузова на носилках сняли тяжелораненного солдата, фамилия его была… Головков. Ну, конечно, Головков. Пуля попала ему в грудную клетку, поразила легкое, затем прошла через грудобрюшную преграду и застряла в брюшной полости. Нина Сергеевна склонилась вместе с хирургом над раненым. Его нужно было вывести из тяжелого шока, в котором он находился. Но в это время в воздухе раздался резкий свист. Гитлеровцы начали обстрел.
Головкову еще не успели ввести морфий, как последовала команда срочно покинуть деревню. Все бросились к машинам, унося раненых. Возле Головкова, лежавшего на операционном столе, осталась одна она, ждала, что кто-нибудь вернется. Но никто не пришел. Тяжелораненого вынести из помещения было не под силу ей одной. Она позвала хозяйку-польку, в доме которой расположилась их санитарная часть. Вместе с ее сыновьями перенесла раненого в сад. Найти машину не удалось: уже все покинули деревню.
Всю ночь темное небо над садом прорезали трассирующие пули…
Под утро неподалеку она услышала шорох. Рука потянулась к браунингу. Живой решила не отдаваться в руки врага. Но, к счастью, это оказались свои. Ее разыскивал шофер Лавров. Головкова перевезли в лес. Он все еще не пришел в себя. Остаток ночи провели на болоте. Когда рассвело, почти рядом прошла немецкая часть. Но гитлеровцы были пьяны и их не заметили. Днем Лавров перевез ее и раненого в соседнюю деревню. Головкова опять положили на операционный стол. Шок продолжался. Операция длилась долго. Хирург вскрыл раненому живот. Зашил диафрагму и только наложил зажимы, как ударили пушки. В дверях появился без халата начальник штаба, который делал какие-то знаки. За ним суетились люди. Быстро выносили имущество санчасти. Нина поняла — вновь тревога. Все побежали. Возле раненого, у которого был вскрыт живот и на артерию наложен зажим, остались она и хирург. Ниткой он перевязал сосуд и снял зажим. Положение было безвыходным, продолжать операцию не представлялось возможным. С минуты на минуту в деревне могли появиться гитлеровцы. Кто-то стянул с хирурга халат, сунул ему в руки револьвер. У стола, на котором лежал Головков, оставили только ее. Что делать? У раненого открыта полость живота, сам он под наркозом. Недолго думая, сунула ему в открытую полость ворох стерильных марлевых салфеток, наложила на живот бинты. На этот раз Головков попал в машину.
… Через несколько часов прибыли в новое расположение. Срочно было оборудовано помещение санитарной части.
— Кого будем первого оперировать? — спросил хирург.
— Головкова!
— Как, он еще жив?
— Жив, жив! Скорее! — на глазах у нее навернулись слезы.
В этот раз операцию удалось провести до конца. Все обошлось удачно. Головков был отправлен в тыловой госпиталь и выжил. Сколько уже прошло лет? А лицо человека осталось в памяти.
…Очная ставка ничего Балалайкину не дала. Сомова категорически настаивала на своем. И в деле появился еще один документ, подтверждающий его вину.
Все было против Балалайкина. Но почему он так упорно настаивал, что ни в чем не виноват? В этом надо было разобраться. И Герасимова, несмотря на неоспоримые факты, уличающие его, не торопилась заканчивать дело. Ей хотелось понять, что он за человек. В ходе следствия удалось выяснить, что Балалайкин имел средне-техническое образование. Работал механиком на базовом предприятии одного из научно- исследовательских институтов. Сотрудники о нем отзывались хорошо. В деньгах он не нуждался.
И Герасимова задала себе вопрос: «Мог ли Балалайкин совершить такое преступление?» С уверенностью ответить нельзя, ведь в тот день он был пьян. О нем, как о человеке неглупом, у Нины Сергеевны складывалось определенное мнение, а что за человек пострадавшая Сомова? О ней почти ничего не известно. И Нина Сергеевна решила восполнить этот пробел.
Герасимова побывала в деревне Жуково, где жила семья Сомовых, побеседовала с ее матерью. Та подтвердила, что, действительно, дала дочери двадцать два рубля. Сказала, что сюда переехали недавно, а до этого жили в селе Шуколово. И на другой день Герасимова побывала в этом селе, чтобы навести более подробные справки о потерпевшей.
В третий дом справа она постучала. Ей открыл хозяин, мужчина лет сорока.
— Да, Сомовы здесь жили, — ответил он на вопрос Нины Сергеевны.
Она попросила его подробно рассказать все, что ему известно о Наталье.
— Собственно говоря, из-за Наташки им и пришлось уехать из Шуколова, — начал он, не торопясь.
Осрамилась она на всю деревню. Работала здесь в колхозе имени Калинина на ферме, отвозила молоко на завод. И вот стали его там браковать: считай, одна вода, а не молоко, жирности никакой. За ней проследили. Как доезжала она до ручья, останавливала у моста кобылу и начинала торговлю. Дачники уже ее знали и шли к ней. Она не скупилась, продавала молоко за полцены. Для торговли у нее был припасен специальный ковшик. А потом брала ведро и доливала водой из ручья бидоны с молоком, чтобы покрыть недостачу.
— Наказали ее?
— Да нет. Расплакалась она. Да и несовершеннолетняя была. Ее и пожалели. Здорово она умела притвориться этакой бедненькой, беззащитной.
Решили — сиротка, что с нее возьмешь. Поругали, посрамили, а потом послали работать в поле с бригадой. Но это, вишь, ей не понравилось. Ушла из колхоза, устроилась на работу в одно из медицинских учреждений.
Окончив опрос жителей Шуколова, в тот же день Герасимова побывала в этом медицинском учреждении. Нина Сергеевна торопилась. От нее требовали быстрее заканчивать следствие и передать дело в суд, потому что виновность Балалайкина ни у кого не вызывала сомнения. «Что вы мудрите, Нина Сергеевна, — говорили ей, — ведь дело совершенно ясное».
А здесь Нину Сергеевну ожидала первая удача.
— Сомова? Но мы ведь не заявляли в милицию, — удивилась врач.
— А в чем дело?
— В госпитале она украла плюшевую скатерть.
— А почему ее решили простить?
— Девчонка. А потом появилось подозрение, что у нее не все нормально с психикой. Мы ограничились тем, что из кастелянш перевели ее рабочей кухни.
— А там как она себя вела?
— Повторилось то же самое. Стали замечать, что она ворует продукты.
— Ну а дальше что?
— Перевели в санитарки. Но и после этого не успокоилась. Выдала себя за портниху. Взяла у одной из своих сменщиц материю, чтобы сшить платье. А потом заявила, что сожгла ее утюгом, когда разглаживала. В результате ни материи, ни денег получить с нее не удалось.
Теперь у Герасимовой были основания возбудить дело о привлечении Натальи Сомовой к ответственности.
Сомова опять сидит в кабинете старшего следователя. Но теперь уже в другой роли.
— Вы признаете себя виновной, Сомова?
— Да, — отвечает тихо Наталья.
Теперь она уже не плачет. Запираться бесполезно, факты ее обличают. На жалость рассчитывать нечего.
— Вы совершили кражу. Кроме того, у нас есть основания предъявить вам обвинение в ложном доносе. Расскажите всю правду о случае с Балалайкиным.
Сомова поняла, что продолжать вести игру не в ее интересах.
— Признаюсь, напраслину на него возвела. Деньги, что мать дала, с подругами прогуляла. А чтобы мать не ругала, сказала, что отняли. В милицию не хотела идти, брат заставил.
— А почему указали на Балалайкина?
— Видела его с еще одним мужчиной и женщиной, когда возле леса шла. А остальное все придумала.
— А бублик?
— Это я сама его бросила.
— Назовите подруг, с которыми вы вместе истратили деньги.
Сомова подробно все рассказала, где и с кем она гуляла.
Балалайкин был полностью реабилитирован. Сомова осуждена. Справедливость восторжествовала.
На этом можно было бы поставить точку. Но хочется сделать последний штрих в портрете. Почему Нина Сергеевна стала следователем? Музыкантом она уже стать не могла: время ушло. Медиком — устала, не могла больше видеть и переживать боль человеческого тела, пусть даже чужого. Демобилизовавшись, Герасимова поступила в юридический институт. И окончив его, работала по направлению в Дмитрове следователем, сначала в прокуратуре, а потом перешла в отдел внутренних дел.
— Такую профессию выбрала, потому что она давала возможность защищать справедливость, — говорит Нина Сергеевна.
Несколько лет назад в звании подполковника Герасимова ушла в отставку. Но продолжает вести общественную работу в Российском комитете ветеранов войны. По прежнему чувствует себя в строю.
Грудь подполковника Герасимовой украшают ордена Ленина, «Красной звезды», «Отечественной войны» второй степени, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы», «За безупречную службу» трех степеней, знак «Заслуженный работник МВД СССР» и другие награды. Их она получила, сражаясь на фронтах Великой Отечественной войны и в мирное время, работая в органах внутренних дел.
В 1995 году в Москве, на Красной площади в честь 50-летия Победы состоялся парад ветеранов Великой Отечественной. Была удостоена чести принять в нем участие и Нина Сергеевна. В этом выразилась достойная оценка ее ратных подвигов и трудовой деятельности.
Ее имя занесено в Книгу трудовой славы города Дмитрова.
ПРИМЕЧАНИЕ. В криминальной истории имена и фамилии действующих лиц, кроме следователя Н.С.Герасимовой, изменены.
Н.Попов.
