Танковый батальон ждал последнего приказа.
— Полководцы хреновы, — кипятился подполковник Кузнецов, — им бы только шашкой махать. А как воевать без разведки, прикрытия, пехоты?!
Он, командир танкового батальона, получил приказ:
атаковать окраину Грозного, подавить огневые точки и выйти на одну из центральных площадей. Кузнецов попытался возразить, но его грубо оборвали.
«Нет, убийцей своих ребят быть не хочу, — подумал он. — Пусть лучше всякая безмозглая сволочь считает меня трусом». Он достал из полевой сумки тетрадь, вырвал листок и стал писать рапорт…
В самые тяжелые минуты своей жизни Александр Михайлович почему-то вспоминал детство. Жаркое лето, ребяческие игры в войну, самую сокровенную мечту: вырасти, стать военным и совершить подвиг.
Летом родители отправляли Сашку в подмосковный городок к бабушке. Его окраина, Заречье, примостилась в низине между грядой холмов и небольшой речушкой. Целыми днями Сашка и его друг Петька пропадали на улице. Они смастерили из палок коней с фанерными мордами, гривами из пакли, вооружились деревянными саблями, луками и все время проводили время в «военных походах».
Однажды, когда друзья после очередной победы скакали по улице, за забором дома, где жили Петькины родственники, послышался крик бабы Клавы. Калитка распахнулась, и оттуда, как ошпаренный, выскочил дед Вася.
— Ишь ты, пьянь беспробудная! — кричала вслед ему баба Клава, — похмелиться захотел! Ты бы лучше копейку в дом принес.
Дед Вася, небольшого росточка, добродушный, энергичный, седой, с короткой стрижкой, внешней суровостью напоминал боцмана с погибшего корабля. В Заречье он слыл мастером на все руки. Сашка и Петька уважали его и немного побаивались. Они тайком любили разглядывать в шкафу его линялую гимнастерку с орденами и медалями. Друзья часто просили деда рассказать о войне, но у него всегда находились какие-то дела.
Увидев, как дед Вася вразвалку поспешил в укромное место, ребята бросились за ним. Крутой спуск к реке, поросший травой, скрывал от постороннего взгляда лавочку и мосток, рядом с которым лежала лодка.
Дед Вася быстро спустился к воде, посмотрел по сторонам и присел на лавку. Ребята, чувствуя подходящий момент, сбежали к нему.
— За что это она тебя так?
— спросил Петька.
— Крышу вчера помогал крыть Федюниным… вот за что, — выдержав паузу, он добавил, — ну, а потом малость отпраздновали это дело.
— Не огорчайся, дедуль, расскажи лучше про войну, — переводил разговор Сашка на любимую тему.
— Да что там рассказывать?
— Ну, как все там было, за что награды получил.
— Не могу, душа после вчерашнего горит, — он задумался, не обращая внимания на настойчивость сопливых собеседников. И вдруг оживился, будто что-то вспомнил:
— Послушай-ка, Сашок,—заговорщически произнес он. — У твоей бабки в погребе есть самогон. Вот тебе боевая задача: отлей немного. Тогда расскажу. Согласен?
Ребята переглянулись, не зная, что ответить.
— Ну что, оробели? По глазам вижу, согласны. Встречаемся у меня в саду, — он сорвал лопух, завернул в него пустую бутылку и протянул Сашке.
Не говоря ни слова, тот взял сверток и побежал с Петькой к дому.
Самогона не нашли, а нацедили домашнего яблочного вина.
Дед уже поджидал их. Он усадил друзей в беседке, сорвал им по нескольку наливных яблок золотой китайки и расположился рядом. Глотнул светло-желтого кисловатого вина, крякнул и задумался.
— Ну, что же ты молчишь, дедуль?
— Да вот не знаю, с чего начать.
— А кем ты был на войне?
— Полковым разведчиком. Ходил за “языками”, — он опять задумался. — Такое бывало…
У деда на глазах навернулись слезы. Он смахнул их рукавом, потянул носом и промолвил, бодрясь:
— Лучше я вам что-нибудь веселое расскажу, как мой «язык» меня от смерти спас.
…Это было в начале 42-го. Фашиста турнули от Москвы, и наш полк увяз в затяжных боях. Не первую ночь мы приводили «языков», но все не тех. Брали солдат с переднего края, а нужен был штабник, офицер.
На операцию в ближнем тылу дали нашему взводу две ночи. Вышли тремя группами, аккурат в день рождения фюрера. Одна группа делала проходы в заграждениях, другая прикрывала, а третья, куда определили меня, как самого сноровистого, должна была брать «языка». Через передний край вышли к деревушке, где расположился штаб их полка. Время позднее, все, кроме охраны, спят, только в одной избе горит свет. Не успели мы к ней подобраться, как выходит офицер и юрк в сарай.
Подползли, изготовились. Ждем-пождем, а его все нет, слышим только возня какая- то. Вскоре все стихло. Глядим — выходит. Я наскочил сзади, хвать его рукой за горло, приподнял и кляп в рот. А Ванька Семыкин связал ему ремнем руки. Надели на фрица маскхалат и айда к нашим.
Обычно «языков» в свою землянку приводили, а тут решили отличиться и сразу в штабной блиндаж. Разбудили командира, получай, мол, офицера за одну ночь. Развязали его и обомлели. Наш фриц зарыдал, заголосил русским бабьим воем.
Оказалось, утром в бою попала в плен наша медсестра Шурка. Доставили ее фашисты в свой штаб, допросили, связали и — в сарай. А сами праздновать. Один из них решил позабавиться с пленной. А Шурка-то придавила его, переоделась и хотела сбежать, а мы тут как тут.
Вот смеху-то было в полку. Да только не нам. Пришлось на следующую ночь вновь в поиск идти. Удвоили фрицы охрану, а все-таки мы выкрали у них офицера.
С тех пор к Шурке я часто наведывался. Полюбилась она мне. Да и я ей по сердцу пришелся. Но жениться и думать было нечего. Хоть и берегли друг друга, но каждый день со смертью целовались. Помогал верить в победу после каждого задания хороший харч, стопарик водки, а то и поболе. Без этого было нельзя.
— А как же тебя «язык» спас? — спросил Сашка.
— Так вот, слушай, я еще не все досказал.
После этого случая прошло года полтора. Сколько я побывал во всяких переделках, сколько «языков» с товарищами перетаскал — не сосчитать, помню только, что из каждого выхода в тыл к фашистам ждала меня Шура. Она тоже ползала по переднему краю, только мы ночью, а она — днем.
Однажды, возвращаясь с задания при важном «языке», не успели далеко отползти от фрицевских окопов, как они подняли страшную суматоху. Мы — красную ракету. Артиллерия нас поддержала, а выбраться не можем, сильный огонь из первой траншеи.
Шура к командиру со слезами: «Спасай разведку». А он ей говорит, мол, видишь, помогаю огнем, а людей не пошлю — все полягут.
А она ему: «Знать только я их спасу».
Он запретил. А потом видит: Шурка через бруствер окопа и под огнем из воронки в воронку к нам. Черт, а не баба.
Послал командир за ней добровольцев. К тому времени у нас кончились патроны, и мы готовились умирать смертью храбрых. Вовремя они подоспели. Прикрыли огнем. Вытащили раненых. Половину взвода там потеряли. Да каких ребят… Вот так и спас меня мой «язык», моя милая Шурочка.
Дед замолк. Глотнул соленый комок. Лицо сморщилось, как от нестерпимой боли, и по щекам побежали скупые слезинки. Он растер их ладонью и простонал:
— Неуберег я ее. Не уберег… Погибла под Курском, когда фрицы оборону прорвали…
Дед забыл про вино. И только когда закончил рассказ, увидел, что рядом у лавки в траве стоит почти полная бутылка. Он, не отрываясь, залпом выпил ее. Чуть привстал и, смотря куда-то в даль аллеи, как будто выглядывая из окопа, шепотом закричал:
— По фашистским гадам… Огонь! — И бросил бутылку, как гранату туда, где возвышались разноцветные головы георгинов.
Никто не заметил, как подошла баба Клава.
— Ах ты, окаянный! — закричала она. — Проказишь!..
Сашка и Петька быстро сообразили, что деда нужно выручать. Они вскочили на своих “коней”, пустились по аллее, размахивая саблями и срубая головы «фашистским гадам». Баба Клава бросилась за ними…
Воспоминание о рассказе деда разбередило Кузнецову душу. Стало до слез жаль, как тогда, в детстве, отважную Шурочку. А сколько девчонок, жен не дождутся своих дорогих и единственных, если он бросит батальон.
…Рапорт был написан. Сообщить о своем решении командиру полка не составляло труда; «Тут же назначат другого, — подумал Александр Михайлович, — а приказ останется прежним. И поведет в бой моих орлов какой-нибудь “сорви-голова”.
Он думал о том, что на войне не бывает ни победителей, ни побежденных: все жертвы.
У него появилось жуткое отвращение к профессии убивать, которой он учился и учил других всю жизнь. Душу вложил в своих ребят, чтобы они могли защищать себя и страну. Оставить их в эту минуту все равно, что отправить на бойню, как велел приказ.
Александру Михайловичу уже не хотелось совершить тот подвиг, о котором он когда-то мечтал в детстве, не хотелось посылать на него людей. Ему казалось, что не хватает всего лишь одного последнего подвига, который бы навсегда покончил с войнами. Это под силу немногим политикам, да и то на короткое время. А он мог рассчитывать только на власть своего ума на небольшом клочке российской земли.
Сейчас его тревожило только одно, как защитить его танкистов от бестолковой гибели. Кто же, если не он, лучший комбат дивизии, на это способен? На кого надеяться его ребятам? Он порвал рапорт на мелкие клочки, выбросил через люк.
«Только я их спасу», — подумал Александр Михайлович. Он развернул карту, отдал команду, и колонна бронированной гусеницей двинулась на город.
В. Дерновой.
