Как-то меня спросили: видел ли я войну по- настоящему? «Да, видел,ответил я, — но только глазами двенадцатилетнего мальчишки, каким в ту пору был».
Фашисты уже вплотную подходили к Дмитрову, но мать все медлила, не принимала никакого решения. Теперь я понимаю: она надеялась, что вот- вот врагов разобьют, все обойдется… Но когда на северозападе заалело зловещее зарево и уже послышались глухие взрывы, мать сказала нам: Все! Надо уходить в Жестылево к тете Вере и Александру Ивановичу. Там много родных и знакомых, а если что — и лес рядом…
Она не стала раскрывать до конца своих намерений, а лихорадочно начала собираться в дорогу. Включились, конечно, в эти хлопоты и мы, дети. Вот что, ребята, — объясняла мама. — возьмем с собой самое необходимое, без чего жить невозможно. Остальные вещи закопаем поглубже в огороде… Зачем закапывать-то? — спросила ее моя старшая сестра Настя. Если фашисты сюда придут, они все разрушат, и вернемся ли мы потом назад? О чем ты говоришь?! — возмутилась мама. — Когда их прогонят наши, мы все откопаем и заживем по-старому!
Помню, мне тогда показалось странным слово «прогонят». Мать не сказала «разобьют» или «разгромят». Потом я часто слышал, как в городе и в деревне говорили люди: » Прогоним врагов», или «Выгоним фашистов». Слово это, видимо, русские привыкли употреблять еще с незапамятных времен, когда на страну нашу нападали захватчики разных мастей. В этом слове таился крепкий заряд презрения и ненависти к врагам.
Мне не хотелось уходить в деревню. Как и все мальчишки с нашей улицы, я мечтал остаться в городе и стать партизаном. Но стоило мне только намекнуть об этом дома, как мать отругала меня: Я тебе повоюю, вояка! На твою жизнь еще всего хватит, а сейчас семье помогай! Кто эти санки- то повезет? Тебе что отец говорил, когда на фронт уходил? Ты теперь за мужика в семье остаешься, смотри!
Уходили из города в сумерки. Зарево над горизонтом разгоралось все ярче и ярче. Я не испытывал страха, но очень остро чувствовал тревогу, охватившую людей.
Двоюродный брат моего отца Александр Иванович и его жена тетя Вера, маленькая седая женщина с добрым взглядом голубых глаз, встретили нас, как самых дорогих гостей. Мы переутомились и хотели спать, отказывались от еды, но тетя Вера была неумолима: Молочка попьете, спать крепче будете.
В избе пахло душистым сеном, которое внес с мороза Александр Иванович и разложил на полу, устраивая для нас постель.
Хозяин был очень тихим человеком. Он даже разговаривал шепотом и как бы виновато улыбался. Александр Иванович воевал в первую мировую и в гражданскую. Получил несколько ранений. Много лет работал счетоводом в колхозе. «По причине нездоровья с бумагой-то вожусь», — рассказывал он матери о своем деле и словно стеснялся, что не может выполнять тяжелую мужскую работу. Да ты, братец, слава Богу, и так повоевал и поработал на своем веку вволю, — успокаивала его наша мать.
Все мы жили в тревожном ожидании событий. В деревню вошла воинская часть. В нашем доме также поселились красноармейцы. «Сибиряки, деловые ребята», — одобрительно отозвался о них Александр Иванович. Это были сильные парни в белых новых полушубках. В сенях они поставили свои лыжи. Мы, ребятишки, восхищались и красноармейцами, и их лыжами с необыкновенными прочными креплениями.
Тетя Вера снова хлопотала, теперь уже устраивая на ночлег военных. Вот вам здесь, сыночки, будет совсем удобно… Что ж вы нас, мамаша, в красном углу спать-то укладываете? — смеясь спрашивали красноармейцы. Ничо, ничо, вы за святое дело воевать идете. Кому же, как не вам, спать-то здесь? Во, мать, уже идею подвела. А мы их и так побьем за то, что они жизнь нашу порушили…
Нам кто-то сообщил, что в городе выдают по спискам зерно. Всем семьям, состоящим на учете в уличных комитетах. Сестра уговорила мать позволить ей сходить за этим зерном. Мать колебалась, но, понимая, что мы не можем находится вечно на иждивении родственников, у которых также продовольствия было на исходе, разрешила пойти не только Насте, но и мне.
До города мы добрались благополучно. Магазин, где выдавалось зерно, находился вблизи железнодорожной станции. Отпускали его со двора, и люди, стоявшие в очереди, жались к бревенчатым стенам, тщетно пытаясь согреться. Почти не разговаривали.
Когда подошла наша очередь, расторопная продавщица ловко насыпала в наш мешок зерно и помогла погрузить на санки. И туг мы услышали неожиданно пронзительный рев самолета. Стальная громадина летела низко над нами. Мелькнули черные кресты на крыльях, и почти тут же весь мир, казалось, наполнился грохотом и лязгом, земля вздыбилась, и все поглотила пыль.
Прошли мгновения или часы… Я не понимал, что происходит. Очнулся, когда увидел перед собой Настю. С земли поднимались люди, что стояли в очереди. Все были живы. Бомбы фашист сбросил на вокзал. Я, оставив Настю, побежал туда.
Первое, что увидел — срезанные осколком, словно бритвой, дерево в сквере перед вокзалом. Потом уже людей, убитых и раненых. Их подбирали красноармейцы и сандружинницы. Они велели мне уходить. В последнее мгновение я увидел обезумевшую женщину с ребенком на руках. Голова ребенка безжизненно висела.
Добирались мы с Настей до деревни, словно в угаре. От матери все решили скрыть. Но, как оказалось, она уже узнала о бомбежке и, обнимая и ощупывая нас, словно удостоверяясь, что мы живы, не переставая, повторяла: Никуда больше не пущу… Никуда!
Как ни был я взволнован в ту минуту, все-таки заметил, что в избе нет красноармейцев. Александр Иванович сказал: «Ушли еще утром. Туда, где бои идут”.
Все пережитое внесло смятение в мою душу. Я увидел впервые смерть так близко. С тех пор я еще с большим нетерпением, чем всегда, стал ждать писем от отца. Стоило только задержаться весточке, как меня тут начинали одолевать страшные мысли. Мне начинало казаться, что мой отец лежит на снегу, как те убитые возле вокзала.
Прошло некоторые время, и вот однажды среди дня, чего раньше не случалось, в избу вбежал Александр Иванович. Включайте радио! — крикнул он с порога. — Погнали, погнали их. Только что сообщение слушали в правлении.
Спустя несколько дней мы стали собираться в обратную дорогу. Как нас ни уговаривали остаться до весны, мать была непреклонна: И то загостились, спасибо за все. Вот устроимся дома, и вы к нам приезжайте в гости. Нет, не вошли в наш город поганцы, не вошли! радостно говорила мать и все мы радовались вместе с нею.
В. Гусев.
Дмитровчане на строительстве оборонительных сооружений под Москвой. Август, 1941 год.
Первый комсомольский обоз после оккупации из деревни Подмошье. 1942 год.
